— Но согласись, у нашего меккоса все очень складно выглядит, — отозвался Гена. — Вполне рационально, кстати, если терминологию заменить. Мне вот эта самая душа имну-глонни знаете что напоминает? — он вытащил из внутреннего кармана мобильник. — Вот, допустим это — человеческое биополе. А это, — щелкнув крышкой, он извлек небольшой плоскую пластину, — сим-карта. — Без нее все это умное железо без толку, как и она без железа. Вся информация пользователя хранится в ней. Так вот, если биополе — это какой-то сложный комплекс взаимодействующих физических полей, неважно какой природы, то имну-глонни вроде сим-карточки получается. Иначе говоря, информационная матрица. В трубку можно вставить другую карту, и все настройки телефона изменятся. Так и, выходит, с человеком.
— А что, — присвистнул Семецкий, — аналогия вполне рабочая. Даже мне, тупому сыскарю, понятно.
— Добрый день, — повернулся Петрушко. — Вернее, добрый вечер.
Из-за колонны неспешно вышел высокий человек в светлом балахоне, закрывавшем тело до пят. В полутьме почти невозможно было разглядеть его лицо, но по голосу Виктор Михайлович понял, что говоривший довольно молод.
— Как вы себя чувствуете, господин? — поинтересовался человек.
— Благодарю, вполне неплохо. Меня, кстати, зовут Виктор Михайлович. А лучше просто Виктор. А можно ли узнать ваше почтенное имя?
— Я брат Илтару-Гьяри, — слегка поклонился обладатель балахона. — Я провожу вас к Вестнику Аламу, господин.
— Что ж, пойдемте. А почему вы интересовались моим самочувствием?
— Переход между Кругами нелегок, — отозвался Илтару-Гьяри. — Не всякий человек выдерживает его безболезненно. Иногда по несколько дней люди страдают от слабости и головной боли. Но у нас, милостью Единого, есть искусные целители. Если вам нужна помощь…
— Да я как… — Петрушко замялся. — Слова «огурчик» в здешнем языке не существовало, а с ходу решить, каким местным плодом его заменить, Виктор Михайлович не смог. — Лучше пойдемте к Вестнику. Время дорого.
Время и впрямь было дорого. И сколько этого времени бессмысленно и глупо убили в спорах с не желавшим ничего слушать Пашей, с язвой Семецким, с другими… умными, осторожными… Холодные руки, чистые головы… Все они, естественно, хотели как лучше, они сомневались в бойцовских возможностях полковника Петрушко, они лучше знали, на каком месте он наиболее оптимален для страны вообще и для УКОСа в частности. Слушать их было тяжело, но приходилось слушать — и спокойно доказывать, что больше в Оллар идти некому. Послать какого-нибудь накачанного парнишку из команды Семецкого? Ну и толку? Во-первых, хочешь не хочешь, а пришлось бы раскрыть тайну о сопределье. Во-вторых, что он, собственно, поймет за несколько дней пребывания в «загранке»? А понять следовало. Всем и так было ясно — дверь в Оллар теперь уж не закроешь, и дай Бог хотя бы ее контролировать. Без информации оттуда — никак.
Виктор Михайлович уже и про Лешку не упоминал — из тактических соображений. Пускай уверятся, что он в норме, что он уже не намерен рвать и метать. Пускай думают, что Лешка — побочная цель, а главное — это дипломатическая миссия.
Труднее всего было с Настей. Врать о неожиданной командировке не хотелось, да и не поверила бы она, что верный супруг может бросить ее в такой момент ради каких-то очистных сооружений на Урюпинском мясокомбинате. Пришлось скормить ей точно дозированную правду.
Настя лежала на тахте — лицом вниз, вялая, безвольная, сразу постаревшая лет на десять. Да, пока ее держали на транквилизаторах, но долго-то это продолжаться не может… — Вот что, Настя, — сказал он, зажигая в комнате свет. — Послушай меня, пожалуйста. Есть важные новости.
— Ну? Что? — вскинулась она, резко поднимаясь. Копна медного отлива волос взметнулась в воздухе, у Петрушко сердце защемило от нежности и жалости.
— Не волнуйся, ничего страшного, скорее, даже наоборот.
Присев рядом, он осторожно обнял ее за плечи — напряженную, готовую прямо сейчас разразиться то ли смехом, то ли слезами.
— Мне сегодня позвонил на работу Дронин. Ну помнишь, тот мой друг, майор, из угрозыска. Есть сведения, что Лешку видели в Нижнем Новгороде. Ну, или кого-то очень похожего. Видели в компании беспризорников. Розыск же ведется, фотографии всюду разосланы, их, очевидно, в милиции на всякий случай показывают разным там… ну, короче, завсегдатаям этих мест. И вот кто-то опознал. Вроде как видел на вокзале.
— И как? Его нашли? — Настя рванулась к нему, обхватила, жарко задышала в щеку.
— Увы, — махнул рукой Петрушко. — Ну ты же понимаешь, как они ищут. Ни шатко, ни валко. Ну, предупредили вокзальных милиционеров, те особого рвения не проявили, за полторы тысячи рублей какое рвение? В общем, так. Надеяться на милицию особо не стоит, я сам туда поеду. И я его найду.
— А на работе? Отпустят? — в голосе ее дрожали несостоявшиеся слезы.
— Куда они денутся, — устало усмехнулся Виктор Михайлович. — Я уже оформил отпуск за свой счет, пока на две недели, а надо будет, позвоню оттуда, продлю. У нас ведь тоже люди, они же все понимают…
— А жить там где?
— Где-где? В гостинице, вот где. Не бойся, цены там не кусачие, это же все-таки провинция. Какие-то накопления у нас все же есть. Да и не в пятизвездочный же отель вселяться…
— Вот что, — решительно заявила Настя, поднимаясь с тахты, — я поеду с тобой!
Приятно было смотреть, как бледность покидает ее лицо, как загораются привычной энергией глаза. И жаль ее разочаровывать.