Круги в пустоте - Страница 170

170

Обошлось, однако. Шаги постепенно заглохли, и Митька, досчитав для верности до двухсот, двинулся дальше. Было темно и пусто.

Изумруд вспыхнул неожиданно. И не просто вспыхнул, а, казалось, толкнулся в пальцах, завибрировал часто-часто. А ведь рядом не наблюдалось никаких дверей, мертвый, необтесанный камень.

Присев на корточки, Митька потрясенно глядел, как из этого дикого камня проступает дверь, как прорастает она сквозь холодную серую толщу. Нечеткие сперва контуры заострились, потом окрасились бурым, подобным запекшейся крови цветом. И спустя минуту в стене уже виднелась дверь, такая же, как и остальные — сбитая из толстых деревянных брусьев, окованная металлическими полосами.

Интересно, с каким новым чудовищем придется сейчас встретиться? Или не надо? Плюнуть на все, быстренько почапать назад? А потом ругать себя за трусость? Ну уж нет.

Митька осторожно толкнул дверь. Та медленно и беззвучно поддалась, поехала вовнутрь, освобождая узкий темный проход.

На полусогнутых ногах, готовый в любую секунду метнуться обратно, он медленно крался вперед. Шаг, еще, и еще, и вот уже дверь осталась за спиной. Изумруд вел себя странно — он светился ярко, но свет этот как-то быстро сворачивался, не достигая стен, и вокруг по-прежнему зияла чернота. Кто оттуда на него кинется?

— Я чувствую твой страх, — негромко раздалось откуда-то сзади. — Интересно, меня ли ты боишься?

Митьке показалось, что сердце его проткнули очень тонкой и очень острой иглой. Он дернулся, открыл было рот, готовый завопить — и замер, почувствовав, что горло его изнутри распирает ледяной ком.

— Ну-ну, не надо так волноваться, — голос был хриплый, слегка шепелявый, и Митька почему-то подумал вдруг, что у обитателя камеры не хватает зубов.

— Вы… — сумел-таки выдавить он непослушными губами, — вы кто?

— О, какие мы любопытные, — протянул невидимый. — Лучше бы рассказал, кто ты сам. А то, понимаешь, крадемся по коридору и дышим так, что за тысячу локтей услышишь, пахнем страхом и наглостью. Ну, думаю, на стражника вроде непохоже, на беглого узника тем паче. Да вдобавок и камушек у нас интересный… Ты, малой, не бойся, поближе подойди, не укушу. Трудно, понимаешь, кусаться, когда ты к стене прикован.

Митька робко двинулся на голос, выставив вперед руку с крепко зажатым изумрудом. И вскоре из мрака выступило лицо. В зеленоватом свете мало что можно было разглядеть, он заметил лишь густую грязную бороду, наверняка когда-то белую, и столь же густые брови. А вот волос совсем не оказалось — одна сплошная лысина. Зато глаза — огромные, черные, притягивали словно магниты, не отпускали взгляд.

Митька все же посмотрел вниз. Совершенно голое тело, прикованное к стене, вдобавок было опутано множеством мелких, серебристо поблескивающих цепочек. «Говорят, к стене цепями прикован, и непростые это цепи», мелькнуло в голове. Кажется, поиски увенчались успехом.

— А я про вас слышал, — сказал он, поднимая глаза. — Вы ведь Харриму-Глао, да?

— Надо же, какой образованный юноша, — усмехнулся старик. — Ну, допустим, ты прав. И что дальше?

— Да я вообще-то не знаю… — Митька вдруг обнаружил, что все нужные слова куда-то подевались, а в голове остался один мусор. — Мне просто поговорить хотелось…

— Ну что ж, говори, — кивнул Харриму-Глао. — Только первым говорить будешь ты. Рассказывай, кто, откуда, зачем. И не торопись, мне ведь тут, понимаешь, скучновато. Гости редко наведываются, да и то приносят невкусное угощение — железное или огненное.

Митька вновь попытался отвести взгляд — и понял, что не может этого сделать. Черные стариковские глаза держали его на привязи. Голый, прикованный к стене старик был тут главным, и казалось немыслимым его ослушаться.

Он начал говорить — сперва путано, глотая фразы, давясь словечками «значит», «типа» и «как бы», но потом немного освоился. К его удивлению, потребовалось не столь уж много слов, чтобы изложить главное. А бесконечные мелочи, в которых он временами начинал тонуть, решительно пресекались стариковским взглядом. Да, несладко, пожалуй, приходилось его ученикам… такому не соврешь, будто не сделал уроки из-за того, что ездил в больницу к любимой бабушке, апельсины с бананами возил…

Харриму-Глао долго молчал. Потом раздвинул губы в улыбке, и Митькина догадка подтвердилась: у него вообще не осталось ни единого зуба.

— Чего дивишься? — прошепелявил наконец старик. — Зубы мне господин наш князь вырвал. Сам постарался, честь оказал. Удивляюсь я, как это он язык мой пощадил? Впрочем, умен Диу-ла-мау-Тмер, ничего он не забывает и ничего не делает без расчета. Видно, все же надеется уговорить, да только без толку. Ишь, пакостник, костром меня пугать вздумал! Это меня, понимаешь? А, ничего ты не понимаешь. Чужой ты здесь. Уходить тебе надо, парень, вот что. Домой уходить, пока не поздно.

— Так мне же обещали, что через месяц, — обеспокоено сказал Митька. — Что этот самый меккос Хайяар вернется из своей… — он замялся. Слова «командировка» в олларском не было. — Из своей… поездки, и тогда меня сразу же обратно.

— Это ежели господину князю будет выгодно, — скривил губы Харриму-Глао. — А я вот совсем не уверен, выгодно ли ему. Господин наш князь и черный плащеносец, и с государем сношения имеет, да только не Тхарану он служит, и не державе Олларской, а одному лишь себе. Хитрые у него замыслы, тонкие расчеты. И что он замыслил о тебе, никому не ведомо. А вот поразмысли, а ну как выгодно ему умертвить меккоса Хайяара? Тогда он может тебя казнить.

170