Круги в пустоте - Страница 64

А вот действительно ли кассар верит, что Митька — северный варвар? Может, его шутка про упавшего с белой Звезды — не такая уж и шутка? По правде говоря, Харт-ла-Гир ведет себя как-то странно. Казалось бы, он — такой же дикарь, как и все в этом древнем дикарском мире. Как и все вокруг, темный, верит во всяких там богов и богинь, в духов, демонов. Гадкой змеюке молится, молочком ублажает, чтобы не прогневалась. Как и все вокруг — жестокий, чуть что, хватается за прут, дрессирует Митьку, воспитывает образцово-показательного раба. Но вот если задуматься… Что ему важнее — чтобы Митька пользу в хозяйстве приносил, или чтобы вел себя как раб? Пожалуй, второе. Иначе давно бы уже его продал и купил кого-нибудь другого, кто и с лошадьми как следует умеет обходиться, и готовить, и убирать… Митьку-то всему этому он сам учил, не гнушался, хотя по всем кассарским понятиям это западло… попрание чести и все такое. Кассар частенько разговаривает с ним, рассказывает про всякие здешние дела… и как рассказывает — долго, подробно, точно экскурсию ведет. А если разобраться, зачем рабу лекции читать? И так знать должен. А если не знает — ну и пес с ним, его дело — вкалывать на господина и поменьше думать. Нет, что-то здесь неспроста. Или Харту-ла-Гиру чего-то от него, Митьки, нужно, или боится он чего-то, или подозревает… Рискнуть? Да, пожалуй, надо бы.

— Господин! Я вот хотел вам сказать… Я на самом деле не с севера… и не варвар…

Митькин шепот выплеснулся в вязкую темноту и, похоже, растворился в ней, не достигнув ушей кассара. По крайней мере, тот долго молчал. Наконец обернулся и раздраженно бросил:

— Идиот, нашел время! Заткни пасть и не отставай. Все разговоры потом.

Ну что ж, потом так потом. Но интересно — он, похоже, ничуть не удивился Митькиному признанию.

Кстати, а куда они вообще идут? Во тьме ориентироваться было трудно, тем более, то и дело они куда-то сворачивали, но все-таки Митьке казалось, что главные городские ворота совсем в другой стороне. Ворота… Он чуть не хлопнул себя ладонью по лбу. Действительно, идиот! Ворота же плотно закрыты на ночь и, как объяснял ему когда-то кассар, открываются они после захода солнца не иначе, как по личному распоряжению начальника городской стражи. А этот начальничек вряд ли распорядится открыть. Он, скорее, о чем-то другом распорядится — о таком, что и представить жутко.

Но Харт-ла-Гир уверенно правит куда-то… Значит, есть и другие пути?

Наконец, когда Митька уже изнывал от напряжения, кассар остановил Искру.

— Ты здесь, Митика? Сейчас начнется самое трудное. Подойди сюда.

Харт-ла-Гир, оказывается, уже спешился. Он стоял возле неопределенных размеров каменного строения, теряющегося во мраке. За его спиной черным пятном выделялась огромная, широкая дверь. Даже не дверь — ворота. Кони пройдут свободно. Только вот огромный амбарный замок, едва заметно поблескивающий в лучах звезд…

— Слушай внимательно. Сейчас я постараюсь открыть дорогу. Ты пойдешь первым, возьмешь обеих лошадей. Я как только запру двери, сразу тебя нагоню. Должен сразу предупредить — путь этот опасный, тебе может встретиться много чего… неожиданного. Бояться не надо, но и об осторожности не забывай.

Он плавным движением скользнул к двери, поводил руками над замком. Митька не слышал ни металлического лязга, ни поворота ключа. Казалось, кассар просто гладил замок, как, бывало, гладил он испуганного коня. Миг — и створки с тихим всхлипом разошлись.

— Теперь вот что, — Харт-ла-Гир извлек непонятно откуда узкий флакон, вылил на ладонь несколько капель и, подтянув к себе Митьку, смазал ему лоб. Жидкость издавала странный, ни на что не похожий запах и слегка пощипывала кожу.

— Так надо, — пояснил кассар. — Ни о чем не спрашивай. Теперь коней.

Он проделал то же самое с лошадьми, напоследок протер и свой лоб.

Митька стоял, удивленно глядя на Харта-ла-Гира.

— Бери коней и иди туда! — свистящим шепотом велел он. — Быстрее. И не останавливайся. Вперед, прямо. Не ошибешься, там сворачивать некуда. А я тут завершу кое-что.

Взяв лошадей под уздцы, Митька шагнул в раскрывшийся проем. Оттуда остро пахнуло сеном, мышами и разрытой влажной землей. Если на улице были хотя бы звезды, то здесь тьма стояла полная, абсолютная. Кони тревожно дышали, но не вырывались. Им явно было не по себе. Как, впрочем, и Митьке.

Оказалось, тут ужасно пыльно, он даже закашлялся от неожиданности, но потом понял, что дышать надо редко и осторожно. Отовсюду доносились непонятные шорохи, скрипы, но он не стал ломать над этим голову — просто зашагал вперед, продавливая плотную тьму, и умницы-лошади покорно шли следом, их почти и не приходилось тянуть.

Идти, однако, приходилось осторожно — под ногами то и дело попадалось что-то большое и твердое — то ли камни, то ли доски. Митька, со всей дури долбанувшись об это «что-то» правой ступней, тихонько взвыл и едва удержался, чтобы не матюгнуться. Он понимал, шуметь не следовало, но слишком уж было больно. Так больно, что закружилась голова и перед глазами поплыли мелкие радужные пятна, словно бензиновые разводы в черной луже.

Сзади послышались быстрые шаги. Кассар возвращается, понял Митька, но когда тот, невидимый, тронул его за плечо неожиданно холодными пальцами — вздрогнул, точно от прикосновения змеи.

— Стой, сейчас зажгу факелы, — деловито сообщил Харт-ла-Гир.

Спустя минуту тьма отхлынула, рассеянная удивительно ярким рыжим пламенем. Оба факела — длинные, больше локтя, обмотанные промасленными тряпками, чадили и пахли смолой пополам с дегтем. Один из них кассар каким-то образом приторочил к седлу Искры, другой вручил Митьке.