Круги в пустоте - Страница 74

Наконец Митька замолчал и крепче обхватил свои колени. Металось вверху пламя факела, плясали по стене суетливые черные тени. Суетливо бегали в соломе измученные нетерпением клопы, откуда-то издалека, наверное, из питейного зала, доносился чей-то пьяный гогот. Хоть бы рассвело скорее. Он чувствовал, что заснуть уже не сможет.

Кассар молчал, сцепив пальцы. Потом, не глядя, буркнул:

— Можешь доедать. Там еще осталось.

Как ни трясло Митьку от нервного возбуждения, голод все равно оказался сильнее. Не думая сейчас ни о чем, кроме издающих безумный аромат хлебе и мясе, он метнулся к столу. И несколько минут был животным, дорвавшимся до вожделенной добычи.

— Смотри не подавись, — усмехнулся кассар. Он так и не встал с табурета. Видимо, брошенный на солому тюфяк его нисколько не привлекал. И Митька прекрасно понимал почему. Увы, здесь не было колдуна, который за два огрима истребил бы копошащуюся в соломе мерзость. И уж тем более не было баллончика дихлофоса.

— Ну что, наелся? — Харт-ла-Гир недовольно смотрел на него, как на мелкое, но неизвестное и, пожалуй, опасное насекомое. Во всяком случае, лицо у него было темное, а узкие щелочки глаз казались бойницами, из которых вот-вот со свистом вылетят стрелы. Хуже всего то, что он молчал. То ли вообще не хотел разговаривать, то ли просто не знал, что сказать. И молчание дышало, клубилось, набухая темной грозовой тучей.

— Ну и что вы про все это думаете? — не выдержав, хрипло произнес Митька. Да, спрашивать было по всем здешним понятиям наглостью, достойной жесточайшей порки. Так ведь какая разница, он и так сейчас наговорил на миллион прутьев вперед.

Кассар нехотя расцепил пальцы. Коротко взглянул на Митьку.

— Думаю я вот что. Ты — северный варвар, с побережья Полуночного моря, возле Аланай-Гвиму. Из маленького рыбацкого поселка… Ну, хотя бы Тьялу-Хва, что по-вашему, по-варварски, означает «каменная челюсть». Полгода назад на ваш поселок был набег. Дикие хагвалы, пришли ордой от восточного нагорья. Дома пожгли, лодки пожгли, мужчин порезали, женщин и детей угнали на юг и продали перекупщикам в Ойяту-Гмиу, это на востоке Сарграма. Тебя на голову обрушилось бревно, когда ты пытался вытащить из горящего дома свою маленькую сестренку. Череп не пробило, но мозги с тех пор малость набекрень. Отсюда и различные твои странности. Например, ты забыл родной язык, мьяргу, тебя кое-как научили говорить по-олларски. Из-за этого, кстати, тебя и не могли так долго продать, потому что за безъязыкого раба никто не даст хорошую цену, а продавать по дешевке перекупщик не хотел, жадный. В конце концов тебя взял за восемнадцать огримов Айгъя-Хоу, когда два месяца назад ездил на север и привел оттуда караван невольников. Вроде бы и все. Хорошо запомнил?

Митька скривился, словно от недозрелого яблока.

— Но ведь это чепуха! Ничего такого не было, вы же сами в это не верите!

Кассар усмехнулся.

— Митика, не имеет ровным счетом никакого значения, во что я верю, да и во что веришь ты. Если хочешь выжить, ты должен стать маленьким северным варваром. Говорить как северный варвар, ходить как северный варвар, и даже думать как варвар. И если кто начнет расспрашивать — ты знаешь, что надо рассказать. А иначе умрешь, и очень скоро. Поверь уж мне на слово, твое положение гораздо хуже, чем у простого здешнего мальчишки-раба.

— Но почему?

— Я ничего не буду тебе объяснять. Собственно говоря, с какой стати я, кассар древнего рода, должен что-то объяснять своему рабу? Хорошо нас сейчас никто не слышит… А то бы все это быстро и плохо закончилось, причем для нас обоих.

— Что, кассарская честь не дозволяет? — вяло поинтересовался Митька. Напряжение вдруг как-то незаметно схлынуло, и сейчас его затопила серая, тупая усталость. Не было уже сил бояться наказаний, и удивительно, как еще оставались силы дерзить.

— И это тоже, — согласно кивнул Харт-ла-Гир. — Но главное в другом. Объяснять не буду. У тебя есть выбор — или поверить мне и слушаться, или нас убьют, обоих. Ты слишком многого не знаешь и не понимаешь. А если поймешь — только навредишь себе. Когда лошадь ведут по узкой горной тропе, глаза ее закрывают шорами, иначе испугается высоты и рухнет. И сама рухнет, и ведущего ее сбросит. Тот, у кого есть уши, это услышит.

Митька вздохнул.

— Ну ладно, я понял, что надо говорить при случае. Что я, совсем дурак, что ли? Думаете, стану направо-налево про свой мир всем рассказывать? Я ведь вам почему сказал — думал, поймете…

Кассар с сожалением взглянул на него.

— Ты все-таки дурак. Сегодня так сложилось, что доверился мне, завтра доверишься кому-нибудь еще. И полбеды, если тебя не поймут. Гораздо хуже, если поймут… Их не так уж много, способных понять, но они здесь есть, и это, Митика, очень, очень опасные люди.

— Ну ладно, а вы-то сами что думаете? По правде? Вы мне верите, или тоже думаете, что мозги набекрень и все такое?

Харт-ла-Гир коротко, зло рассмеялся.

— А я тебе не отвечу. Вот просто не отвечу, и все. Хватит, поговорили. Сейчас иди на конюшню, посмотри, как там наши кони. Что-то не верится мне, будто в здешней дыре о них сумели правильно позаботиться.

7

— Ваш билет?

Контролер нависал над ним всей своей медвежьей, затянутой в бурую кожанку тушей, и Петрушко одновременно осознал две вещи: во-первых, зубы этот звероподобный контролер не чистит никогда, а во-вторых, показать ему нечего. Вредно задумываться в троллейбусе, обязательно забудешь пробить билет, и по закону подлости — именно когда «на линии контроль», о чем, между прочим, честно предупреждал водитель.