Круги в пустоте - Страница 100

100

Зачем вообще все? Неужели то, что он попал сюда, под чужое небо — это всего лишь слепая случайность, игра судьбы? Может, на самом деле есть какой-то смысл, и все сложилось не зря? Но если есть смысл, значит, должен быть кто-то, кто все это придумал. Встретиться бы с ним лицом к лицу… Хотя, зачем? Ругаться? А толку-то? Просить, пусть все так повернет, чтобы вернуться домой, живым и здоровым, к маме? Только послушает ли? У него же наверняка свои какие-то планы и насчет Митьки, и насчет мамы, и даже на счет Харта-ла-Гира… Неужели ради Митькиной просьбы он, этот загадочный кто-то, все переиграет? По всем понятиям выходит, что глупости это, и остается лишь смириться и принять то, что будет… Но смиряться отчего-то было так противно… будто пить ржавую воду из старой пожарной бочки. Вот интересно, что на это сказал бы казненный единянин? Наверняка посоветовал бы уповать на милосердие Единого… и все такое… Жаль, дома Митька совсем не интересовался этими вещами. В церкви одни бабки злобные ходят, те, что по помойкам роются и бутылки собирают… а попы сигаретами торгуют и налогов не платят, об этом по телеку передавали. Многие ребята, правда, носили крестики… только все равно ведь не всерьез. Так, пофорсить… И все же что-то такое вертелось в памяти, и очень похожее на то, о чем сегодня утром говорил единянин. Да, поговорить бы с ним… Поздно… Тело его сейчас разлагается, заваленное грудой булыжников. Хорошо хоть, среди этой груды нет Митькиного камня.

А может, рискнуть? Вдруг этот Единый действительно есть? Даже кассар ведь не исключает такой возможности. Обратиться к Нему, попросить… В конце концов, он ничего не теряет, кроме пары минут. Да все равно ведь делать нечего. Костер потушен, кони стреножены и пасутся рядом. И тихо кругом, даже птицы лиу-глау перестали кричать… и кузнечики почему-то молчат.

«Слушай, — мысленно произнес он, — если Ты есть, если ты не придумка, а на самом деле… Я не знаю, как с тобой положено разговаривать… поэтому буду просто, как будто Ты сидишь рядом… Ну пожалуйста, ну вытащи меня отсюда домой. Ты ж всемогущий, Тебе ж это раз плюнуть. Только чтобы и с мамой все было в порядке, ладно?»

Он перевел дыхание. Как-то все-таки не так выходит… Будто в магазине — заверните мне то, взвесьте это. Причем в магазине-то хоть деньги платишь, а здесь так, на халяву. Типа раз уж ты добрый весь из себя, то давай, живенько подсуетись…

«Ты прости, — вновь начал он выстраивать внутри себя слова. — как-то хамовато я Тебе сказал, но я же не хотел. Раз Ты такой мощный, значит, Ты все про меня знаешь… и как я курил, и дрался, и врал… и порнуху смотрел, и это самое… в кулак… И о маме не заботился, и огрызался, и за картошкой не ходил, и в школе двойки получал…»

Он вновь замолчал. Все равно получалось что-то не то. Прости меня, Боже, за двойку по алгебре, я обязательно исправлю ее на четверку… Будто на педсовете оправдываешься…

«Опять какую-то чушь несу… Я же не такой дурак, я же понимаю, что Тебе что-то другое нужно. А я… я злой, я над тем пацаном в парке издевался, и приятно было… и ведь это не в первый раз. А Ты ведь, наверное, хочешь, чтобы я стал добрым… Только как же я стану, если во мне такое вот сидит? Ты мне помоги, ладно? А то у меня у самого не получается. Но во мне же есть и другое… я же хочу, чтобы все это… как это он говорил? любовь, радость, познание… Только мне, наверное, еще рано к Тебе туда. Я еще не научился быть добрым. Научи меня, хорошо? Я буду стараться, честно».

Митька бросил взгляд на молчаливо сидящего на траве кассара. Тот, обхватив руками колени, напоминал сейчас большую черную птицу, сложившую крылья, но в любой момент готовую взмыть в воздух.

«Ты, знаешь, и его тоже пожалей, — опять беззвучно заговорил он. — Харт, он же, в общем, нормальный мужик, а что дерется — так тут у них это принято, но вообще ведь он не злой, и он действительно хочет меня от чего-то спасти, и не только потому, что ему кто-то велел или заплатил. Этот твой… посланник, которого сегодня убили, он же про кассара сказал, что тот небезнадежен… а значит, ему можно помочь. А что он единян не любит, так Ты его прости, он ведь, сам знаешь, темный и отсталый, в идолов верит. А что он говорил, будто единяне всех кровью зальют — Ты ведь им не разрешишь, правда? Они же должны Тебя послушаться. И Ты еще это… нет, я не хвастаюсь, но Ты своему посланнику передай, он же, наверное, сейчас рядом с Тобой — что я не бросил камень в колодец, хотя меня за это потом и высекли. Потому что он говорил про то, во что хочется поверить… а в то, что Тебя нет и все вокруг само собой случается, верить скучно… и не хочется».

Ну вот, вроде, все слова сказаны. Во всяком случае, новых слов внутри не рождалось. Просто было тихо и хорошо, и спина уже не болела, и вообще хотелось всем сделать что-то хорошее… А потом слева тишину разрезал свист — резкий и безжалостный. И еще, и вновь.

— Митика, отползай к кустам! — отчаянным шепотом выдохнул Харт-ла-Гир и темной молнией метнулся к лошадям. Миг — и содрана кожаная седельная сумка, еще миг — и в руках у кассара оказался небольшой, но тугой лук, а у пояса — полный стрелами колчан. Одна за другой в темноту полетели стрелы. Судя по нескольким гортанным крикам — не без пользы.

Митька послушно пополз по-пластунски к кустам, откуда еще недавно выламывал сухие ветки. Переход от мечтаний к реальности был столь резким, что он даже толком и не понял, что случилось. Потом, приглядевшись, сумел различить на фоне ночного темного неба еще более темные, чернильные силуэты. А прерывистое конское ржание подсказало ему, что это всадники, и их много.

100