Круги в пустоте - Страница 103

103

— На вот, выпей, — оборвал песенку Харт-ла-Гир, протягивая чашу. — Оно еще горячее, но не сильно, не обожжешься. Ну, давай, глотай…

Какой же гадостью оказался отвар этого лиу-илгу-манни! Приторно-горький, дерущий язык… Но Митька послушно выпил всю чашу, хотя глотать было больно, при каждом глотке казалось, будто по горлу прокатывается усеянный острыми шипами шарик.

— Теперь будем ждать, — тихо произнес кассар. — Должно подействовать. Я не могу ничего сейчас сделать больше… ничего настоящего… Знал бы ты, Митика, как это обидно, когда умеешь, а нельзя, запрещено… и главное, правильно запрещено… И все-таки тянешься, а в последний момент понимаешь — нельзя… Куда как лучше бы в бой, в первую шеренгу, против всех хандар Сарграма… Там хотя бы все понятно, все просто, а здесь…

Он вздохнул и молча присел возле Митьки, положил ему руку на плечо. Но сквозь огненную медвежью шкуру тот уже почти не чувствовал прикосновения.

Хваленая трава не помогла. Митька все глубже проваливался в холодную, колючую тьму, где секунды расплылись точно медузы, и время застыло серым студнем, но в этой серости, однако, отчетливо проступала черная дорога, прямая, сужающаяся к неразличимому горизонту. Впрочем, и горизонта не было — просто серость внизу чуть отличалась от более темной серости вверху. «Ну давай, пойдем, — издевательски гнусавил Чебурашка. Здесь, в серости, он тоже выцвел и скорее походил на огромную, отъевшуюся крысу. Уши его заострились, мордочка вытянулась, выросли тонкие усики. — Давай, чего валандаешься? Мы побежим неуклюже в край чудовищной стужи». Митька честно пытался, по совету кассара, плюнуть в издевающуюся тварь, но никак не выходило.

И лишь напрягая глаза, пробиваясь сквозь серость, он сумел все-таки разглядеть обычный мир — тот, что все более и более становился игрушечным. Там тоже была серость — серело у горизонта небо, выцветали звезды. Близится рассвет, догадался Митька. Жаль, он уже не успеет увидеть солнце.

Кассар сидел рядом, по-прежнему держа твердую ладонь на его плече. Молчал, думал, иногда что-то шептал. Казалось, он с кем-то разговаривает, но не слышит ответа. Точно по мобильнику, в зоне неустойчивого приема… Митька вспомнил, как хвастался подаренным на деньрод мобильником Илюха Комаров. «Хоть из метро, хоть с самолета, — откуда угодно достанет. — Роуминг по всему миру». У кассара, однако, с роумингом что-то не заладилось. Он сопел, хмурился, несколько раз раздраженно сплюнул. Потом вдруг резко встал — огромный, мощный, похожий на медведя.

— Ну вот что, Митика, — глухо произнес он. — Не помогают нам травы. А пути силы закрыты. Остается последнее средство. Напрямую воззвать к Высоким Господам. И хотя я не имею законного права, меня не посвящали во жрецы, но ритуал я знаю. Ты молчи, не отвечай, да ты, наверное, и не слышишь. А если слышишь — постарайся еще немного продержаться. Ритуал длинный, но я сокращу все второстепенное. Ну не может не послушать меня Великая Госпожа Маулу-кья-нгару. Пускай повременит, тем более, твой случай сложный, ты из другого Круга, а власть Госпожи туда не простирается… но с другой стороны, поскольку ты здесь…

Он взял было нож, потом с сомнением оглядел его и вынул из ножен меч. С силой вонзив его в землю едва ли не на половину длины, повел борозду. Двигался он медленно, мышцы буграми вздувались на руках. Такие мускулы и Ван Дамму со Шварцнегером не снились, с чувством некоторой гордости подумал Митька. Он вообще заметил, что стоит подумать о чем-то обычном, земном — и окружающая серость слегка бледнеет. Ненадолго, правда.

Наконец кассар завершил круг. Вывороченная земля дыбилась рыхлыми горками, круг, на Митькин взгляд, вышел идеально ровным. Харт-ла-Гир легко вырвал меч и, встав в центр круга, воткнул туда лезвие едва ли не по рукоять. Затем он опустился на корточки и принялся царапать ножом на земле какие-то кривые, похожие на пауков знаки. Нацарапав, поднялся и нараспев начал выпевать какие-то слова. Разобрать их Митька не мог, но донял — опять древний язык. Долго, мучительно долго кассар пел, потом опустился на колени, простерся в сторону светлеющего неба, раскинул руки и ноги и замер так. Казалось, навсегда.

Нет, не навсегда. Легко, единым прыжком поднявшись, он вышел из круга и направился куда-то влево. Спустя пару минут вернулся, ведя в поводу кого-то из лошадей. Кого именно, Митька сейчас не мог различить.

Введя коня в круг, Харт-ла-Гир вновь запел заклинания. Вынул нож, резко полоснул себя по запястью — и начал обходить меч против часовой стрелки, равномерно стряхивая капли крови на землю, так, чтобы из его крови вырос еще один круг, маленький, с мечом в центре.

Затем плюнул на запястье и резко выдернул меч. Запел что-то на древнем, мало-помалу переходя на обычную олларскую речь.

— О ты, Великая Темная Госпожа, могущественная Маулу-кья-нгару, к тебе взываю я, недостойный слуга твой, Хиури-тлани мое священное имя, Харт из рода Гиров имя мое земное. О милости прошу я тебя, богиня. Молю тебя, исцели этого отрока, ибо не настал еще его час, и не под этим небом должен он завершить свой путь, и другие пещеры должны принять его тень. Что тебе, Высокая, проку от него в великом царстве твоем? И больше тебе скажу, Высокая, прости мне дерзость мою, но всем вам, Высоким Господам нашим, выгодна жизнь этого мальчишки, а о большем каменная клятва не позволяет мне сказать, но тебе и так ведомо сокрытое. Так исцели же его, отгони от его тени твоих несмышленых воздушных слуг, дай ему силы и здоровье. И в знак того, что не пусты мои слова, прими дар, прими кровь, прими жертву.

103