Круги в пустоте - Страница 211

211

Митька усмехнулся.

— Это, булыжник, он тебе господин. А мне он никто. Дерьмо он, твой Тиура-Гьянни-Лоу, и сдохнет в дерьме! Чтобы я его просил? Да пускай обломится! Я верю не ему, а Единому.

Камень внезапно налился такой тяжестью, что Митькина рука непроизвольно опустилась. Факел зашипел и погас, и сейчас же со всех сторон метнулись к Митьке тени — огромные, хищные, чье-то тошнотворное дыхание растеклось в воздухе.

Странно — света не было, густая чернота затопила пространство, но тем не менее Митька видел. Это было как на Темной Дороге — сейчас уже не глазами, а каким-то непонятным внутренним зрением Митька видел, как впереди выступает из мрака исполинская оскаленная морда… Каждый клык был такой, что на него можно насадить десять таких Митек. А между клыками жадно шевелился узкий, похожий на наконечник копья язык. И тяжело, пристально уставились на Митьку четыре круглых немигающих глаза.

— Пошел нафиг, червяк… — обессилено прошептал Митька, понимая, что сейчас все действительно кончилось. — Тварь, животное… Подавись!

Он с трудом поднял вверх ладонь с тяжеленным камнем, перехватил свободной рукой и, поднатужившись, отчаянно метнул Черный камень прямо в змеиную морду.

Гром расколол душную тишину, и отовсюду хлынул свет — ослепительный, словно миллион молний слились воедино и растворили в себе все — и мраморные стены, и низкий потолок, и тяжелую дверь. Ничего этого уже не осталось — только деревянный топчан, на котором, скрючившись, спал мальчишка.

Митька точно в бреду подошел к нему, поднял на руки — и шагнул вперед, туда, где в расступившемся белом сиянии открылось ему какое-то огромное пространство.

Мальчик у него на руках вздохнул и прошептал во сне: «мама…»

20

Секунды мчались словно юркие мальки, которых речное течение несет мимо скучного, обросшего тиной подводного камня. Огибали его — сутулого, неподвижного. Не было ему сейчас никакого дела ни до пылающего солнца, ни до суетящихся во дворе людишек. И плотная ткань, накрывавшая тела убитых, ничуть не мешала ему видеть. Верхнее зрение — невеликая хитрость, ему никакая единянская сила не помеха. Деловито кружились над тканью мухи, отогнать их простеньким заклятьем — как нечего делать, но тогда всполошатся эти… Они и так скоро заметят его, дьордо-хмангу, укрывающее от взоров тупого мужичья, недейственно против опытных людей, а таких среди единян найдется немало.

Но пока было время, он стоял и смотрел на нетронутое еще разложением тело. Затвердевшие мышцы, пустой взгляд серых глаз, черная дыра во лбу — туда вошла стрела. Надо же, проявили милость, не в костер, не на кол — просто пробили голову. Добрые люди единяне… И будут ведь молиться своему владыке, дабы сделал он их еще добрее.

Губы скривило от омерзения. И не только к хладнокровным убийцам мальчика — к себе. Опоздал, старый дурень. Опоздал всего на несколько минут, но это значит — навсегда. Из нижних пещер никого не вернешь, какие бы жертвы ни возносить Великой Госпоже… Нет, конечно, можно на время вызвать тень, расспросить — а толку? Все и так ясно, все и так безнадежно. Беги он сквозь Тонкий Вихрь быстрее… Но попробуй побегай сквозь плотный серый кисель, обволакивающий не только твое тело, но и мысли… особенно когда почти не осталось силы, ни своей, природной, ни заемной… А ведь каждая лишняя секунда в этом разделяющем Круги киселе оборачивается минутами, а то и часами настоящего времени. К тому же еще и пришлось потратиться на перенос лемгну… Это еще здорово повезло, что тот нашелся так быстро.

Хайяар вновь вспомнил ту мучительную, липкую и одуряющую боль, что накинулась на него при выходе в Круг. Чужая имну-глонни есть чужая имну-глонни, ее разрывает на части, и хотя это можно замедлить магией, но от боли никуда не деться. Ничуть не лучше, чем на дыбе. Такую боль можно терпеть минуты, изредка — часы, но потом даже у великих магов истощаются силы… Так что повезло, ничего не скажешь. Выход мог открыться где угодно, в самых безлюдных дебрях, и что бы он делал тогда? Но выбросило его в сырую тьму, где шастали летучие мыши и ползали черви… Подземелье, замковое подземелье. И как раз рядом дверь какой-то камеры, и там, за дверью, явно был кто-то живой.

Следы заклятья на двери еще чувствовались, но самого заклятья больше не было, и Хайяар прекрасно понимал, почему. Единяне, проклятые единяне своими призывами к Спящему спугнули духов-охранников, и те сочли за лучшее нырнуть в оммо-тло. Но запах их, недоступный обычным человеческим ноздрям, все же еще чувствовался, даже несмотря на сверлящую виски боль.

Что ж, тем лучше — не надо возиться с замком. То есть, конечно, есть тут и обычные человеческие уловки, хитрая система рычажков и бронзовых штырей, но пальцем ковырни, и довольно. Обученным пальцем, ясное дело.

Дверь, всхлипнув, повернулась в петлях, и Хайяар вошел в камеру.

Узник и впрямь имелся — небольшая, скованная цепями фигурка, лежавшая точно тряпичный мешок на гнилой соломе. Но, по счастью, вполне живая, пар поднимался от ноздрей, а глаза изумленно мигнули, почуяв Хайяара. Это в темноте-то кромешной! Интересный парнишка… Да, именно парнишка, на вид лет четырнадцати-пятнадцати. Полностью обнаженный, покрытый свежими рубцами от плети, но на вид вполне крепкий.

— Говорить можешь? — деловито осведомился Хайяар.

— Да, — голос мальчишки был хриплым и напряженным. — А вы кто, господин?

— Неважно.

— Вас послал князь, да? Снова бить?

— Слушай внимательно, — с трудом пробиваясь через багровое облако усилившейся боли, заговорил Хайяар. — Сейчас я тебя отправлю отсюда… очень далеко. В совсем другое место… Это временно, не бойся.

211